Россия — Евразия

ORIENTALISM.RU // Россия — Евразия: культурная политика в деле укрепления межнационального мира и межрелигиозного согласия

Россия — Евразия
Странная штука эта коллективная политическая рефлексия. Казалось, мир пребывает в конкуренции образов будущего, однако при первом же испытании на прочность человечество вовлеклось в конкуренцию образов прошлого. Выяснилось, что обратно хотят вернуться все. Во всяком случае, среди крупнейших игроков мировой политики не нашлось способных смело шагнуть в новый мир регионализации и передела пространств. Все хотят отмотать плёнку истории назад. Просто каждый по-своему. В США политическая борьба сводится к противостоянию двух мировоззрений. Одни намерены переиграть рейганомику, вернув себе статус капитана мировой промышленности и планетарного гегемона. С другой стороны баррикад (в том числе и самых настоящих) – те, кто собрался вернуть страну в период «сытых» клинтонианских 1990-х, дополненных неким «моральным лидерством». Китай, с явно поскромневшими за последние полтора года амбициями, начинает догадываться, что он может стать геоэкономической «дичью», и страстно желает проснуться в июне 2017 года, когда ещё не было нескольких тяжелейших поражений от Трампа. Когда образ «нового глобального гегемона» не омрачали никакие компрометирующие детали. Германия хотела бы вернуться гораздо раньше – в конец 1930-х, что тщательно скрывает. Хотя почему-то именно сейчас это почти фрейдистское желание прорвалось в новом «плане Меркель» по переустройству Европы. Чего хочет Франция? Двигаться дальше в рамках «брюссельской институциональности» не хотят и там. Их ретроориентир – 1968 год. В новой карнавальной версии жёлтых жилетов. Даже Иран, которому, казалось бы, нечего терять, мнётся, стоя у исторической черты начала 1980-х. Тогда решалось, как строить «исламскую империю». И сегодня велик соблазн вернуть времена, приведшие Тегеран к столкновению с Багдадом, а затем с Москвой. Времена, подарившие Саудовской Аравии 40 лет относительного благополучия. Удивительно, но даже серийный инноватор Илон Маск продемонстрировал астронавтов в скафандрах по моде 1960-х, готовых лететь в космос на ракете, основанной на разработках и технологиях 1970-х. Маск откровеннее и нагляднее других обозначил черту, где – с точки зрения коллективного Запада – «что-то пошло не так». В России, впрочем, всё как обычно. Кто-то хочет вернуться в благословенные брежневские времена с инфантильной субкультурой НИИ, где читают Стругацких и вяжут кофточки по узорам из заграничной «Верены». Кто-то с нежностью оглядывается в «святые девяностые», где разрешалось говорить что хочешь, но толку от этой говорильни было чуть. Кто-то в «1913 год» – неизменный атрибут сладких воспоминаний о кисельно-пряничном «золотом веке» (что лежит между кровавым Ленским расстрелом и бойней Первой мировой). А кто-то грезит новым 37-м, искренне полагая, что судить и рядить будет он, а не его. Лишь одна дата сохраняет значение точки национального консенсуса – 9 мая 1945 года. И потому вызывает столько ненависти у тех, кто считает нашу страну исторической ошибкой. Но в целом «конкуренция прошлых» приобрела в России беспрецедентный масштаб и остроту. Количество разнообразных «сект свидетелей былой славы» катастрофически растёт, будучи обратно пропорциональным нашей готовности обсуждать будущее. Как же не хочется о нём думать! Ведь уже ясно – будущее оказалось не потребительским раем, а весьма пугающим миром сверхконтроля. Когда каждый твой шаг прозрачен для государства, бюрократии, друзей бюрократов и просто юзеров, нашедших ключик к базам данных. Но гораздо важнее другое обстоятельство. Covid-пандемия доказала: и государства, и современная экономика, и природа вполне могут обойтись без человечества. Без человека – пока вряд ли, но без человечества как социального организма, как системы социальных связей, моделей потребления, культур, нравов и обычаев – вполне. Города без людей, прибыль без эксплуатации, потребление без потребителя, то есть человека, обладающего как минимум правом выбора, что потреблять…. Всё это – неприятная реальность, которую мы увидели за окном, находясь в самоизоляции. А чиновники, кстати, заметили, что цифровое государство может обойтись и без них…. И кто-то даже сумел сложить 2+2. Им тоже страшно, но ещё страшнее – остановиться, ибо чиновник в России подобен велосипеду: замрёшь в своём бесконечном беге – упал. И, да, пандемия имела значение. Она остановила наше движение в будущее, рассадив человечество по квартирам – уютным или не очень. И капля будущего застыла на стекле. Мы наконец-то смогли рассмотреть, что наступит после «очищающего ливня» инноваций. Мы услышали, что скрывается за «шумом дождя», за всеми этими летящими с трибун восторгами о цифровой экономике. Мы примерили её на себя. Не понравилось. Нам страшно от того, что мы увидели за окном? Но ведь это мир, который мы напряжённо строили, упиваясь возможностью создать нечто постчеловеческое, постдуховное. Разве было не ясно, что именно культура и человеческие отношения будут тем последним прибежищем, где способна укрыться душа? И, может быть, сейчас мы задумаемся именно о культуре человеческих отношений? Тем более другой опоры, чтобы начать выкарабкиваться, у нас просто нет
события 

Затылком вперёд Под воздействием коронавируса образы будущего оказались в прошлом

admin

ФОТО: Мир после коронавируса уже никогда не станет прежним // Виталий Подвицкий / РИА Новости

Опубликовано: Литературная газета. 03.06.2020

Дмитрий Евстафьев, профессор

Странная штука эта коллективная политическая рефлексия. Казалось, мир пребывает в конкуренции образов будущего, однако при первом же испытании на прочность человечество вовлеклось в конкуренцию образов прошлого. Выяснилось, что обратно хотят вернуться все. Во всяком случае, среди крупнейших игроков мировой политики не нашлось способных смело шагнуть в новый мир регионализации и передела пространств. Все хотят отмотать плёнку истории назад. Просто каждый по-своему.

В США политическая борьба сводится к противостоянию двух мировоззрений. Одни намерены переиграть рейганомику, вернув себе статус капитана мировой промышленности и планетарного гегемона. С другой стороны баррикад (в том числе и самых настоящих) – те, кто собрался вернуть страну в период «сытых» клинтонианских 1990-х, дополненных неким «моральным лидерством».

Китай, с явно поскромневшими за последние полтора года амбициями, начинает догадываться, что он может стать геоэкономической «дичью», и страстно желает проснуться в июне 2017 года, когда ещё не было нескольких тяжелейших поражений от Трампа. Когда образ «нового глобального гегемона» не омрачали никакие компрометирующие детали.

Германия хотела бы вернуться гораздо раньше – в конец 1930-х, что тщательно скрывает. Хотя почему-то именно сейчас это почти фрейдистское желание прорвалось в новом «плане Меркель» по переустройству Европы.

Чего хочет Франция? Двигаться дальше в рамках «брюссельской институциональности» не хотят и там. Их ретроориентир – 1968 год. В новой карнавальной версии жёлтых жилетов.

Даже Иран, которому, казалось бы, нечего терять, мнётся, стоя у исторической черты начала 1980-х. Тогда решалось, как строить «исламскую империю». И сегодня велик соблазн вернуть времена, приведшие Тегеран к столкновению с Багдадом, а затем с Москвой. Времена, подарившие Саудовской Аравии 40 лет относительного благополучия.

Удивительно, но даже серийный инноватор Илон Маск продемонстрировал астронавтов в скафандрах по моде 1960-х, готовых лететь в космос на ракете, основанной на разработках и технологиях 1970-х. Маск откровеннее и нагляднее других обозначил черту, где – с точки зрения коллективного Запада – «что-то пошло не так».

В России, впрочем, всё как обычно. Кто-то хочет вернуться в благословенные брежневские времена с инфантильной субкультурой НИИ, где читают Стругацких и вяжут кофточки по узорам из заграничной «Верены». Кто-то с нежностью оглядывается в «святые девяностые», где разрешалось говорить что хочешь, но толку от этой говорильни было чуть. Кто-то в «1913 год» – неизменный атрибут сладких воспоминаний о кисельно-пряничном «золотом веке» (что лежит между кровавым Ленским расстрелом и бойней Первой мировой). А кто-то грезит новым 37-м, искренне полагая, что судить и рядить будет он, а не его.

Лишь одна дата сохраняет значение точки национального консенсуса – 9 мая 1945 года. И потому вызывает столько ненависти у тех, кто считает нашу страну исторической ошибкой. Но в целом «конкуренция прошлых» приобрела в России беспрецедентный масштаб и остроту. Количество разнообразных «сект свидетелей былой славы» катастрофически растёт, будучи обратно пропорциональным нашей готовности обсуждать будущее.

Как же не хочется о нём думать! Ведь уже ясно – будущее оказалось не потребительским раем, а весьма пугающим миром сверхконтроля. Когда каждый твой шаг прозрачен для государства, бюрократии, друзей бюрократов и просто юзеров, нашедших ключик к базам данных. Но гораздо важнее другое обстоятельство. Covid-пандемия доказала: и государства, и современная экономика, и природа вполне могут обойтись без человечества. Без человека – пока вряд ли, но без человечества как социального организма, как системы социальных связей, моделей потребления, культур, нравов и обычаев – вполне. Города без людей, прибыль без эксплуатации, потребление без потребителя, то есть человека, обладающего как минимум правом выбора, что потреблять….

Всё это – неприятная реальность, которую мы увидели за окном, находясь в самоизоляции. А чиновники, кстати, заметили, что цифровое государство может обойтись и без них…. И кто-то даже сумел сложить 2+2. Им тоже страшно, но ещё страшнее – остановиться, ибо чиновник в России подобен велосипеду: замрёшь в своём бесконечном беге – упал.

И, да, пандемия имела значение. Она остановила наше движение в будущее, рассадив человечество по квартирам – уютным или не очень. И капля будущего застыла на стекле. Мы наконец-то смогли рассмотреть, что наступит после «очищающего ливня» инноваций. Мы услышали, что скрывается за «шумом дождя», за всеми этими летящими с трибун восторгами о цифровой экономике. Мы примерили её на себя. Не понравилось.

Нам страшно от того, что мы увидели за окном? Но ведь это мир, который мы напряжённо строили, упиваясь возможностью создать нечто постчеловеческое, постдуховное.

Разве было не ясно, что именно культура и человеческие отношения будут тем последним прибежищем, где способна укрыться душа? И, может быть, сейчас мы задумаемся именно о культуре человеческих отношений? Тем более другой опоры, чтобы начать выкараб­киваться, у нас просто нет.